Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0
|
Каталог статей
Анализ повести А.Пушкина "Выстрел"
| Повесть «Выстрел» названа словом,
содержащим в себе семантику двойственности/симультанности: выстрел связывает и
противопоставляет две точки пространства, двух людей, две противоположности.
Два эпиграфа; две главы; двоичность построения каждой из двух глав, ведущихся
каждая двумя рассказчиками[1];
два героя-антагониста; сама ситуация дуэли; возобновление дуэли; оскорбление и
отмщение; шутка и смерть; смертельный свинец и деликатесные черешни (даже
черешня, когда-то принесённая в фуражке перед лицо смерти, возникнет опять, и
тоже в антитезе: «пистолет заряжен не черешневыми косточками... пуля
тяжела»); повторный выстрел одного из
участников дуэли, отсроченной до второй своей части, и выстрел ответный на
повторный; две пробоины в картине, - повесть ли это о «льде и пламени»? Или – о
единстве великом?
Есть в повести «соблазны
двойственности», которые преодолеваются, подчиняясь ведомому Пушкину высшему
единству. Название – не оппозитивная «Дуэль», но единящий
«Выстрел»; раздвоение образа загадочного Сильвио, отказавшегося от
вызова и много тем потерявшего во мнении господ офицеров, приводит к открытию
его единой, тайной для всех, кроме повествователя (и читателя!)
сущности; кажущееся противопоставление Сильвио и его обидчика, графа Б***,
снимается равною их верностью дворянской чести и совершенною равностью
в глазах повествователя-Белкина – тот восхищён и мрачной силою духа Сильвио, и
приветливостью и открытостью графа Б***.
Каждый из мнящихся врагами дуэлянтов
высокого мнения о своём возможном убийце, в себе же великодушно признаёт малодушие:
«…он шутил, а я злобствовал», «я сказал ему на ухо какую-то плоскую грубость.
Он вспыхнул и дал мне пощёчину» - сам Сильвио возмущён, скорее, не графом, а
собой, вызывает на дуэль не обаятельного и даровитого красавца, а собственную
неуклюжесть и тугодумие. Граф не скрывает своей слабости, проявленной в
недопустимый момент: «Голова моя шла кругом...», «Не понимаю, что со мною было,
и каким образом мог он меня к тому принудить, но - я выстрелил, и попал вот в
эту картину»[2],
- о Сильвио же не произносит и слова осуждения. Каждый из людей, дважды
стоявших с оружием против другого, осуждает более себя, нежели своего
vis-a-vis. «С видом чрезвычайно
расстроенным», несмотря на просьбы жены, граф принимается за рассказ о страшных
событиях «дубль-дуэли»: «он знает, как я обидел его друга: пусть же узнает, как
Сильвио мне отомстил». Каждый из них описывает свои действия словно глядя со
стороны, оценивая их строго и неприязненно, а реакцию своего противника
на них – с сочувствием и пониманием; каждый из стоящих пред смертью оказывается
больше на чужой стороне, чем на своей!
Двоично в основе своей и построение
повести. Каждая из двух глав имеет двух повествователей: начинает в обоих
случаях Белкин, чья наррация, представляющая самостоятельный интерес, подводит
к «перпендикулярному сюжету», излагающемуся двумя участниками одной дуэли (или,
всё-таки, двух?). Выводя единый «перпендикуляр», Сильвио рассказывает о первой,
граф Б*** - о второй смертоносной их встрече. Четыре повествования выглядят
почти завершёнными текстами, в то же время легко воспринимаясь и как обратное –
как традиционные, жёстко увязанные схемы введения образа малоинтересного
повествователя для придания достоверности рассказу настоящего, яркого нарратора.
Каждое из четырёх повествований ведётся с нарастающим напряжением действия,
причём в своём смысле оба «рассказа дуэлянта» становятся (если мы воспримем их
как цельные единства, элементы повествования) кульминацией предшествующего
белкинского сюжета. Повесть «Выстрел» - это один текст, и два (две главы), и
два других (горизонталь и вертикаль), и четыре одновременно…
Переход «на перпендикуляр»
совершается одним способом – через демонстрацию умолкающему Белкину
простреленного предмета (фуражки, картины), - и даже одними словами!
«— Я с ним дрался, — отвечал Сильвио,
— и вот памятник нашего поединка.
Сильвио встал и вынул из картона
красную шапку с золотою кистью, с галуном (то, что французы называют bonnet de
police; он ее надел; она была прострелена на вершок ото лба».
«Ах! ваше сиятельство, — продолжал я,
догадываясь об истине, — извините... я не знал... уж не вы ли?..
— Я сам, — отвечал граф с видом
чрезвычайно расстроенным, — а простреленная картина есть памятник последней
нашей встречи...»
Оставляя слово «памятник» во всей сложности
лингвистических аспектов его употребления Пушкиным[3],
удержимся в рамках достаточно традиционных композиционных наблюдений.
Единственное, чего не хватает каждому из трёх первых повествований – это чёткая
и явная развязка. Даже открытый финал первой главы, отъезд Сильвио для встречи
с «известной особой», взывает к сюжетному распространению. Такой же взывающий импульс
скапливается перед рассказами Сильвио и графа Б***. Четвёртый рассказ становится
ответом на третий, но также и на второй, являющийся ответом для первого и сам
об ответе взывающий.
Последнее значимое событие сюжета –
собственно выстрел - носит смысл, явно более символический, чем
физический. «Тут он было вышел, но остановился в дверях, оглянулся на
простреленную мною картину, выстрелил в нее, почти не целясь, и скрылся». Не
порох, но концентрированная мука нескольких лет, легших для Сильвио между
актами дуэльной пьесы[4],
вытолкнула и направила его пулю. Именно поэтому мимоходом произведённое
действие, очевидно не планировавшееся заранее, становится достойным, в силу
глубокой своей символичности, увенчанием сюжетных событий.
Не правда ли, повесть лишь потеряла
бы своём лаконизме, включи в неё Пушкин описание картины, пробитой двумя
пулями: горные вершины в тумане, пейзанские пейзажи, морские валы либо чьи-то
портреты? На глазах читателя несчастная картина переписывается дважды, но не
кистью, а пулями. Первая пуля, безвозвратно лишив вского интереса сюжет
картины, делает её "памятником" смятения и ужаса. Вторая, выпущенная
от дверей Сильвио (СНОСКА: с этого же места, очевидно, стрелял граф, вошедший в
свой кабинет, по ожидавшему в глубине комнаты ужасному гостю), стала точкой в
сюжете одного - двух - четырёх текстов повести. У дважды и навеки переписанной
картины - два соавтора; с любою из двух пробоин, в отсутствие второй, она была
бы лишь памятником факту: "Здесь была дуэль".
Но рядом с пулею безмерного ужаса
легла пуля безмерного облегчения от сознания уплаченного долга. Две пули рядом
означали для Сильвио демонстрацию власти над жизнью врага, для вдумчивого
читателя - пространственно выраженную тождественность унижения графа и
торжества Сильвио. Выстрел Сильвио гремит после двух выстрелов, метивших в
него, но направлен не в стрелявшего ранее. Содержание вообще, всякого выстрела
есть смертельная опасность, которую он несёт с собой. Этот же выстрел, направленный
в сторону, – дань условности, знак окончания дуэли (обе стороны, наконец, обменялись
пулями), но и здесь – не смысл его, а
вторая формальная оболочка.
Жизнью своею он мог теперь распоряжаться
сам. Возможно, в этом и состоит смысл крайне краткого, в одной фразе,
эпилогического сообщения о дальнейшей жизни Сильвио, почти исчерпывающегося
известием о его смерти.
О чём же эта повесть? О великом
равновесии чести, требующем резонанса для любого обстоятельства, ответа на
любой поступок. Никто не был виноват в превосходстве графа Б*** над Сильвио, к
тому же признанном даже самим обиженным. Кто же центральный герой? Его нет. По
степени присутствия в тексте им, скорее, является Белкин. Почти две трети
объёма текста (64%) заняты его повествованием, 22% - рассказом Сильвио, 14% -
рассказом графа Б***.
Однако при этом основное действие
повести «Выстрел» сосредоточено в двух рассказах «вертикали», и временем этого
действия для читателя является история соперничества, оскорбления и отмщения.
Принципиально важным здесь становится вопрос о самоассоциации читательского
сознания, которая связывает читающего («ассоциатора») с центральным героем
произведения («ассоциантом»). Несравненно более сильные эмоции, принуждающие
читателя вступить в ассоциативные отношения, переживаются читателем в первом, а
не втором не-белкинском повествовании – в рассказе Сильвио, а не графа
Б***. Наррация графа попросту выпускает
психологический импульс, могущий создать вторую личностную ассоциацию у
читателя, начинаясь с последствий, а не с завязки событий: её уже присвоил себе
Сильвио.
Первый эпиграф, из повести в стихах
Е.Баратынского «Бал» (1825-28), указывает на сюжетный оборот спровоцированной
дуэли, на которой зачинщик получает тяжкое ранение. Эпиграф второй, взятый из
рассказа А.Бестужева-Марлинского «Вечер на бивуаке» (1823), отсылает к ситуации
отсроченного продолжения дуэли – правда, не по воле второго стреляющего, а по
причине его тяжёлого же ранения. Выстрел этот востребован Мечиным не был,
поскольку друг Владов открыл ему глаза на ничтожность его противника, женившегося
на возлюбленной Мечина, чью честь он и защищал. Зато в конце рассказа,
обобранная и брошенная негодяем, она умирает на руках Мечина, умоляя его о прощении.
Обе ситуации Пушкиным применяются – как у Баратынского, чувство ущемлённого
достоинства толкает рассказчика на провокацию дуэли, и, как у Марлинского, он
откладывает свой выстрел. Пушкинский герой выстрел и совершит, и не совершит:
он и не направляет выстрел в противника, и направит, нанося ему ранение более
болезненное, чем физическое, по принципу булгаковского Азазелло:
– Так на чем мы остановились,
драгоценная королева Марго? – говорил Коровьев, – ах да, сердце. В сердце он
попадает, – Коровьев вытянул свой длинный палец по направлению Азазелло, – по
выбору, в любое предсердие сердца или в любой из желудочков.
Маргарита не сразу поняла, а поняв,
воскликнула с удивлением:
– Да ведь они же закрыты!
– Дорогая, – дребезжал Коровьев, – в
том-то и штука, что закрыты! В этом-то вся и соль! А в открытый предмет может
попасть каждый!
В «Выстреле» Пушкин прощается с
романтической системой мироотражения, властно вскрывая её условность,
исчерпавшую себя надмирность, отдалённость от реальности в глубоком философическом
видении.
Гения Пушкина хватит на всех, хотя
совесть тоже иметь надо.
Белкин1 – 1 – 65 (65), 111 -
114 (4). 69 строк, 34%
Сильвио – 66 – 110 (45). 22%
Белкин2 – 115 – 175 (61), 205 – 207
(3) 64 строки, 30%.
Граф – 176 – 204 (29) 14%.
(65+4) – 35 – (61+3) – 29. 64%
[1]
От Белкина – к Сильвио (глава I);
от Белкина – к графу Б***(глава II).
[2]
Вот ещё одна «оборотность» в повести: принуждение выстрелить по себе как
наказание соперника.
[3]
Скорее всего, в этом слове актуализируется в общем случае у Пушкина значение
«свидетельство», понимаемое как «свидетельство, сохранённое во времени». Ср. в первом же абзаце вступления «От
издателя» ко всем «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина»: «Она советовала
нам отнестись по сему предмету к одному почтенному мужу, бывшему другом Ивану
Петровичу. Мы последовали сему совету и на письмо наше получили нижеследующий
желаемый ответ. Помещаем его безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник
благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем как и
весьма достаточное биографическое известие».
[4]
Несмотря на внешне точную хронологизацию событий рассказчиками («Шесть лет тому
назад я получил пощёчину, и враг мой еще жив» и «Пять лет тому назад я
женился») точное время, прошедшее между двумя встречами противников,
неопределённо. Ведь Сильвио, получив известие о предстоящем вскоре браке
«известной особы», уезжает со словами «Посмотрим, так ли равнодушно примет он
смерть перед своей свадьбой, как некогда ждал ее за черешнями!», очевидно, выждав наиболее благоприятного
стечения событий для унижения противника (убить графа, почти наверняка, он мог
в любое время. Сильвио ожидал момента не убийства, а удовлетворяющей его
нравственной отплаты за превосходство противника и за справедливую,
спровоцированную им самим пощёчину ). Встречается же он с графом Б*** в течение
«первого месяца, the honey-moon» после свадьбы. Что оттянуло срок
«второго акта» творящейся Сильвио пьесы возмездия: случайность? новый расчёт? –
мы не узнаём. |
| Категория: Мои статьи | Добавил: Djadjka (07.01.2011)
|
| Просмотров: 14250
| Рейтинг: 3.5/4 |
|
|
